Эхнатон — белый куб и нескончаемый ритм

Сюжет «Эхнатона» — это почти притча: молодой фараон (и, кстати, муж той самой Нефертити с берлинского острова музеев) провозглашает культ одного Бога — Атона, солнечного диска. Прежние храмы рушатся, хор сначала поёт хвалы, потом — проклятия, и в итоге история заканчивается крахом. Всё это происходит под музыку Филипа Гласса, где каждая фраза словно повторяется в кольце, каждая нота чуть сдвигается, а ты — слушатель — сначала привыкаешь к этому ритму, потом тонешь, и наконец почти физически ощущаешь, как он тебя держит.

Музыка минималистична, гипнотична и почти без событий. Либретто составлено из исторических источников: гимнов, писем, надписей — и поётся сразу на трёх языках. Большая часть — на древнеегипетском, одна сцена хора — на древнееврейском (в момент религиозной реформы), и только одна ария — «Гимн солнцу» — исполняется на английском. Это единственный момент, когда Эхнатон обращается к публике напрямую. Но на самом деле язык не главное: текст всё равно трудно понять, а смысл считывается скорее через структуру, жест, свет и повтор, чем через слово.

Постановка: белая коробка вместо пирамид

Вместо песка, саркофагов и анубисов — белая коробка. Коски полностью очищает сцену от «Египта» и создаёт стерильное пространство. Всё остальное строится светом — художник Клаус Грюнберг превращает белую сцену в дышащую световую геометрию. Иногда это словно архитектура из света, иногда — сами световые приборы становятся частью декораций, например, когда над павшим Эхнатоном ближе к финалу на протяжении бесконечности медленно опускается выключенная световая конструкция. Всё это напоминает одновременно пространство из фильмов Нолана, соединённое с «Матрицей» сестёр Вачовски.

Хор как персонаж

Как часто бывает у Барри Коски, хор является самостоятельным и таким же важным персонажем, как и солисты. Он двигается синхронно и жёстко, не как массовка, а как коллективное тело. Иногда хористы почти танцуют руками — будто вычерчивают воздух иероглифами. Хореография становится продолжением партитуры, а не украшением. Ритуал здесь не изображается — он совершается. Постоянные повторы, циклы движений, групповые сцены соединяются в один длинный коллективный жест.
Хор — это ещё и народ. Народ сначала боготворит Эхнатона, потом с той же неистовостью его низвергает. Поворот массы сделан без лишнего драматизма — просто одна волна сменила другую. Как и в истории.

Контратенор, сопрано и круг

Центральный момент спектакля — не гибель, не трон, а дуэт Эхнатона и Нефертити. Поворотный круг, почти в темноте, два тела, два голоса — и ритм, который сближает их до соединения.
Невероятно хорошо на эту роль подошёл Джон Холидей (контратенор), он начинает петь только на 40-й минуте, и когда наконец появляется — голос звучит как откровение. Рядом с ним — Сьюзан Зарраби (Нефертити), её голос тембрально ниже, и в этой акустической перестановке — что-то древнее, неевропейское. Во время их дуэта они будто поднимают всё вышеисполненное на уровень выше — и кажется, что опера наконец обрела центр.

Оркестр и антракт
Интересный факт: в оркестре нет скрипок. Звук становится темнее, гуще, с ощутимой тяжестью медных и деревянных. Что, конечно, вызывает сложности у оркестра — часто нестройно, особенно группа альтов, возможно, сказалась усталость последнего показа блока. Но басовая группа (особенно туба) звучала впечатляюще и очень собрано. Труба в сцене дуэта Эхнатона и Нефертити добавляла объём и тепло. Это было не идеальное исполнение, но живое. И да, антракт, от которого Коски изначально хотел отказаться, оказался настоящим спасением. Без него спектакль мог бы стать большим испытанием, так как при такой концентрации без возможности выдохнуть.

Эта постановка Коски точная, прозрачная, без лишнего. Почти без сюжета. Что, собственно, и соответствует музыке и концепции. Если настроиться, то «Эхнатон» работает как часовое кольцо: сначала ты ждёшь, потом вникаешь — и под конец не хочешь, чтобы оно останавливалось. А когда потом выходишь на улицу — кажется, что город дышит по-другому.

Саша Поливанов, «Музыка в эмиграции»