Мария Немцова, пианистка, музыкальный менеджер. Москва → Амстердам

— Я знаю, что ты училась в России, в Москве, потом в Великобритании, потом в Италии… Расскажи, как эта цепочка привела в Нидерланды?

— Из Москвы я уехала учиться в Лондон, потом в Италию, потом снова вернулась в Лондон, а потом в Америку, и там поступила в пять университетов, включая Йельский. Параллельно мы с моим мужем Виталиком (Виталий Ватуля, саксофонист – ред.) много лет делали проект «Музыка за мир», и у нас был запланирован довольно большой тур. Но в Йеле можно отсутствовать только 10 дней в году, и никакие гастроли их не интересуют. В итоге мы приняли решение отказаться от учебы в Йеле ради того, чтобы не прерывать концертную деятельность. А мой муж – классический саксофонист, у них очень узкая направленность. И ему надо было учиться в Европе – он очень хотел, чтобы его педагогом стал Арно Борнкамп. И поэтому, собственно ради его учёбы, мы и перебрались сюда, в Нидерланды.

Виталий Ватуля и Мария Немцова. Фото из личного архива

— Я знаю, что ты совмещаешь и исполнительскую деятельность, и преподавание, и менеджмент. И если преподавание довольно распространено в музыкальной среде, то  организаторская деятельность – нечастое явление… Как ты пришла к этому, и главное – как получается всё успевать?

— Ну, я не могу сказать, что я всё успеваю. У меня как раз всё время есть ощущение, что я не успеваю примерно ничего. Преподавание – это скорее для того, чтобы поддерживать квалификацию, я это делаю всего раз в неделю. А организаторской деятельностью занимаюсь по велению души. Просто если мне хочется что-то получше узнать, или что-то показать, или сыграть, - то я под это дело пытаюсь придумать какой-нибудь проект.  Мне очень хочется, чтобы происходило что-то необычное, что нельзя встретить каждый день на концертных площадках. Кроме того, мне хочется, чтобы это развивалось в тех направлениях, в которых интересно лично мне.  

Вот в феврале, например, был проект Who Am I. Мне показалось важным сделать его, чтобы глубже понять, как теперь, с началом войны, мы себя позиционируем. Там, в основном, исполнялась музыка, написанная за последний год, главным образом – композиторами-эмигрантами. Алексей Курбатов играл свою музыку, мы делали премьеру трио Кисина, где в конце звучит Украинский гимн (Евгений Кисин же ещё пишет музыку). Первая премьера трио была в Амстердаме в прошлом октябре, мы играли вторую с Ромой Минцем  и виолончелисткой Майей Фридман. Февральский концерт был очень открытым высказыванием. Мы много сделали на этом мероприятии, показали, например, съемку с закрытия “Мемориала”, интервью с уехавшими людьми и многое другое.

— Вы исполняли, насколько я помню, музыку, написанную в ГУЛАГе? У меня есть ощущение, что сейчас возникает новый виток интереса к музыке того времени...

— Да, на нашем мероприятии была, в том числе, и музыка ГУЛАГа. Конечно, это созвучно всему, что происходит сейчас, и очень помогает проживать и переосмысливать действительность…

— Как ты думаешь, что будет происходить с музыкой репрессированных композиторов или музыкой, написанной в ГУЛАГе, в ближайшие 10 лет? Будет она вызывать интерес? Или её затмит новая музыка?

— Я думаю, что всему найдется своё место. Скорее всего, музыка, написанная в ГУЛАГе, не будет исполняться каждый день на лучших мировых площадках, но, безусловно, она востребована. На данный момент она не настолько широко известна, чтобы интерес к ней начал угасать, напротив – она будет жить, и всё больше и чаще появляться в разных концепциях. Очень многие музыканты обращаются к ней в своих проектах.

— Как ты считаешь, а какое наполнение должно быть сейчас у проектов в поддержку  Украины, организованных россиянами? Одно дело, когда Украину поддерживает Великобритания или Нидерланды, и совершенно другое дело, когда русские…

— В Европе была очень большая волна бенефит-концертов в поддержку Украины. Они до сих пор продолжаются, не так часто, но я уверена, что их ещё будет довольно много. Но это лобовые откровенные высказывания, такое плакатно-площадное искусство…  Я вообще такое не очень люблю.

— А что именно задевает – прямота?

— Ну да, мне не нравятся банальности…  Мне бы хотелось как-то глубже копать, отвечать на неудобные вопросы – про вину, ответственность… Поэтому, например, на Who Am I я позвала спикеров, включая Николая Эппле, который написал книгу «Неудобное прошлое». Была выставка художника Андрея Кузькина, который пишет уже 500 с лишним дней "Я хочу, чтобы кончилась война" на разных языках. У него 43 таких ватмана (уже думаю гораздо больше), и мы это развесили по периметру церкви. Он продолжал писать во время всего ивента. Кроме того, были разные видео о политических заключенных, которые делала Таисия Круговых. И программа произведений была составлена так, чтобы не было вот такого лобового "А давайте играть Скорика, потому что это музыка, написанная украинским композитором" (с ударением на "украинском"). Я знаю прекрасно, что сейчас украинские композиторы совершенно не хотят никакого смешения с нами, никакого объединения… Поэтому надо было к этому подойти очень аккуратно, тонко, мягко.

— То есть это был не просто концерт, а скорее событие?

— Да-да, ивент. Поэтому он и назывался Who Am I. То есть нам было важно затронуть вопрос идентификации, который всех сейчас волнует, и очень остро стоит. Обозначена, как мне кажется, совершенно чёткая потребность в обнаружении этой идентификации. И я пыталась это сделать отчасти  для того, чтобы ответить себе на вопросы о том, кто я теперь, углубиться в эту проблему…

— Ты планируешь ещё какие-то проекты, чтобы осмыслить этот феномен идентификации российских музыкантов?

— Не знаю. Этот февральский ивент, честно сказать, дался мне довольно тяжело психологически. Я не уверена, что нужно повторение подобного проекта, возможно, что нет. Сейчас мне хочется делать такие проекты, которые можно было бы обозначить как "искусство ради искусства".  

— Если опираться на опыт вашего с Виталием проекта "Музыка за мир", можно ли, на твой взгляд, сказать, что искусство (или музыка, в частности) способны если не спасти людей, то хотя бы развернуть их в лучшую сторону?

— Я не знаю. События последних дней показывают, что мы потерпели полное фиаско. Но я абсолютно убеждена, что искусство и музыка способны поговорить с людьми, достучаться до них, донести какую-то идею, когда слова бессильны. Музыка может протянуть между людьми ниточки, помочь понять друг друга.  Мне и сегодня кажется, что искусство помогает нам существовать. Без него – я вообще не представляю, что сейчас было бы с нашим психическим состоянием.

Искусство – это совершенно необходимая часть жизни, оно наполняет, даёт силы двигаться дальше. Мне кажется, что если человек может выразить себя через искусство, то он может донести до слушателя и зрителя то, что не выразить словами – это и есть маленький шаг к тому самому "повороту в лучшую сторону". 

Искусство даёт людям возможность не чувствовать себя одинокими, не замыкаться в закрытом пространстве – благодаря ему можно расширять взгляды, делиться эмоциями. Это очень важно.

— В ваших проектах обозначается необходимость двустороннего общения музыкантов с публикой. Вы всегда говорите об объединяющей силе музыки. Почему тебе кажется, что в этом сила? Есть ли какие-то примеры, подтверждающие особенную важность такого взаимодействия?

— Всё началось с моей личной истории. Я попала в аварию, и в ней погиб мой первый муж. Я много лет не знала, как с этой болью справиться. Тогда я и подумала, что мне надо ездить и встречаться с теми людьми, которые тоже пережили трагедию – личную ли, или трагедию целого народа. Для меня это стало мощнейшей психотерапией. Помимо этого, соприкасаясь с людьми, пережившими большое горе, я увидела, что у них очень много обиды и ненависти внутри. Меня это настолько тогда поразило. Я подумала: "Ну как же так? Ну ведь по ту сторону тоже люди, и у них тоже горе, они такие же". Поэтому для нас было важно видеть за любым конфликтом живых людей – что с одной, что с другой стороны – обиженных, не могущих справиться с болью, живущих с болью внутри.

Мы начинали этот проект в 2011 году. И, например, мы ездили в Сербию.  Боже мой, насколько там тема Косово болезненная! Там это звучало постоянно, на каждом шагу, в людях это так остро отзывалось. Они не могут забыть. И точно также в Косово: приезжаешь туда, и там абсолютно зеркальная история.  Такие же люди, из плоти и крови, так же травмированные, так же обиженные, так же не могут забыть.   И они живут в этом порочном кругу взаимной обиды, ненависти. Но вот вопрос: что ты с этим делаешь дальше?  И мы знаем много примеров, когда люди через искусство вырываются из этого круга. Тогда для нас музыка выступала в роли медиатора. Мы совершенно не лезли в политику, это был не политический проект, мы просто общались, и немножко, так сказать, гладили всех по голове звуками музыки, успокаивали, и как будто давали отдышаться. Мы пытались найти мостик от сердца к сердцу, как бы банально, может быть, это ни звучало. Но тогда я слишком всё идеализировала, и основное слово было «пост-конфликтные» зоны.

Сейчас всё поменялось. Сейчас, когда идут активные боевые действия, мы не имеем права говорить ни про объединение, ни про мир, в общем-то. Мы всячески поддерживаем Украину, естественно. Виталик украинец по крови, мои дети имеют львиную долю украинской крови. Но музыка за мир как  концепция закончилась для нас. Больше мы этот проект не делаем.

— Что стало с фестивалем актуальной музыки Re:Formers? Как насчет его эмиграции?

— Да, были такие мысли. Но дело в том, что в России на него был запрос, эта ниша – современной академической музыки – не очень была заполнена. Здесь, в Европе, на мой взгляд, никакой пустоты в этой области нет,  и, возможно, такой фестиваль будет не совсем релевантным. Но всё равно у меня есть какое-то видение относительно того, как создать здесь нечто  подобное.
Единственное, мы пока еще малыши в Нидерландах, нам надо подрасти.  Ведь когда мы приехали первый раз в 2015 году,  у нас была цель, чтобы Виталик учился. Мы ничего не создавали, никаких самостоятельных больших проектов, просто играли там, куда пригласят. Основная организаторская деятельность была в других странах. Но в марте 2022 года мы приехали надолго, если не навсегда, и мы должны творить, развиваться, и вообще двигаться вперёд именно здесь. Но мы пока ещё в начале пути.

— Что бы ты могла рассказать о музыкальном ландшафте Нидерландов, каковы его особенности?

— На что сразу обращаешь внимание:   здесь очень развита старинная музыка, интерес к ней чрезвычайно велик.  Именно в Нидерландах началось возрождение исторического исполнительства в свое время. Здесь очень много хорошо сохранившихся старинных инструментов, и очень хорошая школа исторического исполнительства. 
Во-вторых: огромный интерес к современной музыке. Я думаю, что он исходит из волшебного слова "толерантность", над созданием которой голландцы трудятся постоянно и очень кропотливо, буквально не приходя в сознание – они очень стараются быть крайне терпимыми и принимающими. Хотя это совсем у них не в крови.  И то, что они уделяют очень много внимания современной музыке во всём её разнообразии, чтобы
всем дать место,  помогает им в принятии «другого»,  как мне кажется. Что же касается музыки классической – то к ней отношение ровное, это больше похоже на ритуал:  публика 60+, всё красиво и  довольно консервативно.  

Но главная особенность музыкального ландшафта в том, что буквально у каждого столба что-то да происходит – концерт, фестиваль, ивент! Здесь очень, просто невероятно много событий. Каждый, в общем-то, может придумать и воплотить в жизнь практически любой проект, какой он захочет.

И деньги на это получить тоже более чем реально.  Существует очень большая система фондов, их больше двухсот – и это только те, что занимаются музыкой и искусством. С одной стороны, это, безусловно, огромный плюс. С другой – довольно непросто найти действительно незанятую и востребованную нишу.

— Скажи, пожалуйста, ощутила ли ты какие-то изменения в отношении к своей семье после февраля 2022?

— Ты знаешь, здесь была просто невероятная, потрясающая  волна поддержки. Это нам буквально помогло выжить, особенно поначалу, когда мы только переехали (просто на машине с двумя детьми). Я даже слышала, что в консерватории Амстердама было распоряжение, в котором предписано помогать одинаково и украинским беженцам, и российским. Это очень круто и трогательно. Просто низкий поклон. Понимаешь, первым делом нас обнимали, выражали сочувствие, пытались всячески поддержать, подбрасывали халтуры… при этом всё было очень интеллигентно и ненавязчиво.

— В последние полтора года в культурной среде обозначился тренд на требование определить позицию. Насколько, на твой взгляд, это требование обосновано?

— Сейчас, мне кажется, мы уже перешли какую-то черту, за которой молчать нельзя. Надо высказываться обязательно, и всем. 
Конечно, это непросто, и отнимает очень много энергии. Это всё относится к вопросу  самоидентификации, принадлежности к группе, это необходимые нам базовые понятия.

Знаешь, у нас был довольно длительный период, когда мы чувствовали, что нам  зашили рот, мы просто не имели права высказываться так, как нам хотелось бы. И сейчас многим просто трудно найти правильные слова, по-прежнему есть ощущение немоты – и я даже не знаю, оно скорее от ужаса или от позора. Но, если получается формулировать, то нужно высказываться.

С другой стороны, я замечаю, что вне зависимости от высказываний,  мы всё время пытаемся залезть в голову другому человеку, понять, с нами ли он, что он чувствует, интерпретировать его мысли, это некий всеобщий психоз, найти своих, высчитать проценты общности.

— И как ты относишься к тем, кто уходит от высказывания?

— Я знаю довольно известных представителей культурной среды, которые не сделали никаких заявлений и никак не обозначили своё отношение. Но тут очень важно понимать:  а) где они находятся: в России или за границей, и б) что они при этом делают.  Есть люди, которые живут здесь, в Европе, они не бьют себя в грудь на фейсбуке, не пишут никаких постов. Но при этом у них дома живут украинские беженцы. Понимаешь? Или в России – я знаю тех, кто тоже молчит, но при этом играет музыку Сильвестрова (а это сейчас просто небезопасно в России, в самом прямом смысле).  Такие действия – это ведь тоже высказывание,  которое ярче постов в ФБ или криков на демонстрациях.  

— А среди твоих знакомых есть те, кто открыто поддержал так называемую СВО?

— Я прекратила всякое общение с людьми, которые за. Я вообще очень открытый и понимающий человек, но это я принять не могу. Я считаю, что те, кто поддерживает войну - они причастны к убийству мирных граждан соседнего государства. Я просто удалила в соцсетях всех, кто высказался в поддержку войны, и всё.

— Ну и последний вопрос мне хочется задать, конечно, про музыку. Какая музыка лично для тебя была наиболее органична в последние полтора года?

— Когда я работаю над вещами, это и становится моей органикой, поскольку не переработать внутренне эти произведения просто нельзя. Сейчас это много Метнера - известного и не очень, сольного и камерного;  Десятников “Буковинские песни”; грядущая премьера потрясающего произведения Леши Курбатова для квартета саксофонов и клавишных; «Просветленная ночь» Шенберга. Ещё в последнее время я начинаю погружаться в музыку Холокоста, и сейчас у меня будет большой проект на эту тему, включая небольшую исследовательскую работу. Мне кажется, там большой нераскрытый потенциал.   
 

Беседу вела
Маргарита Минасян, «Музыка в эмиграции»