Акоп Азоян, скрипичный мастер. Москва → Кремона, Италия

— Акоп, давай начнём с главного. В чём секрет скрипки Страдивари?

— Для начала нужно понимать, что Страдивари опирался на огромный опыт других мастеров того времени. У всех итальянских мастеров старой школы, работавших в Кремоне в 16-18 веках, были свои особенности, но их объединяло то, что они делали инструменты с потрясающим звучанием. И, кстати, до сих пор, несмотря на то, что прошло уже около 400 лет, они потрясающе выглядят! Они – наш эталон. Это главная мотивация для современных мастеров – добиться такого же звучания и безупречного внешнего вида.

— Интересно получается – в твоей профессии всё время нужно оглядываться назад, чтобы преуспеть…  

— Именно так. Это очень странно, потому что в современном мире основной тренд - смотреть в будущее. Но в моём деле всегда нужно ориентироваться на то, что было сделано несколько веков назад – на стиль старинных мастеров, на их методы работы. Без этого добиться успеха не получится.

— Это говорит о богатстве наследия?

— Безусловно. И о мощной традиции. Чем больше изучаешь старинных мастеров, тем больше поражает, как бережно это искусство передавалось от одного мастера к другому. Как Андреа Амати, который, как считается, изобрёл скрипку, передал все знания и секреты ремесла своим сыновьям. Те, в свою очередь, привнесли новые идеи и передали их Николо Амати. Николо Амати – Страдивари, и так далее: от мастера к ученику, из одной мастерской в другую. И всё очень органично менялось. Когда выдаётся возможность взять в руки старинный инструмент, я могу часами на него смотреть, любоваться и анализировать, как конкретный мастер реализовывал тот багаж знаний, который дошел до него. Количество деталей просто бесконечно – от цвета лака до того, как это выглядит скульптурно.

— Но всё-таки за 400 лет мир шагнул вперед. Как минимум, появилось электричество. Это изменило работу скрипичного мастера?

— Нет, практически не изменило. Процесс создания инструмента остался таким же, как в 16 веке. Всё делается исключительно вручную, поэтому на один инструмент уходит иногда до 3 месяцев кропотливой работы. Если ты придешь ко мне в мастерскую, ты увидишь, что помимо лампочки единственный прибор, потребляющий электричество – это ленточнопильный станок. Такая пила сейчас есть в любой мастерской, чтобы просто разрезать дерево напополам. Всё остальное там примерно такое же, как и 400 лет назад.  

— Как ты пришел в эту профессию?

— Я родился в музыкальной семье. Мои родители музыканты. Они познакомились в Ростовской консерватории, мама пианистка, отец альтист. Папа с детства любил работать с деревом. В Советском союзе тогда не было школы скрипичных мастеров, и он стал делать инструменты просто как самоучка, это было его хобби, которым он занимался помимо работы в оркестре. Но в итоге он достиг больших результатов и выиграл несколько конкурсов, как скрипичный и смычковый мастер. Сейчас он один из главных экспертов и реставраторов Москвы. 

Я учился в музыкальном колледже, по классу классической гитары. На тот момент у отца уже много лет была своя мастерская, я часто приходил к нему и наблюдал, как он работает. И когда я уже заканчивал колледж, у папы возникла идея. Он сказал мне: "Слушай, я знаю, что есть школа скрипичных мастеров в Кремоне. Если тебе это интересно, может быть, тебе стоит поехать туда учиться?"  Это было предложение, от которого я просто не смог отказаться. Я начал учить язык, а потом приехал сюда и поступил в международную школу скрипичных мастеров имени Антонио Страдивари. Это самая известная школа, она же, наверное, и самая большая.

— Насколько сложно поступить в эту школу? Какие экзамены сдают при поступлении?

— В школу попасть не сложно. Нужно иметь базовые навыки итальянского языка, чтобы пройти собеседование – оно элементарное. Ещё нужно написать мотивационное письмо на итальянском языке – о том, почему ты хочешь стать скрипичным мастером. Это всё. Никаких экзаменов, связанных со скрипичным мастерством как таковым, не было.

— Сколько стоит обучение?

— Школа практически бесплатная. Ты платишь какие-то только небольшие налоги. Тебе предоставляют дерево, мастерские, инструменты, и вообще все возможности для учёбы и развития.

— Расскажи о своих одноклассниках, с которыми ты учился, что это за люди?

— Школа Страдивари это уникальное место с совершенно особенной атмосферой. Туда приезжают учиться люди со всего мира и буквально всех возрастов и культур. В нашем классе было около 40 человек. Все из разных стран. Моими друзьями стали ребята из Италии, Аргентины, Франции, Японии. Со многими мы поддерживаем связь до сих пор, несмотря на то что прошло уже много лет с окончания школы. Был один одноклассник из Франции, которому было 80 лет, он был старше абсолютно всех педагогов. Просто человек захотел научиться делать скрипки, почему бы и нет.

Я считаю, что помимо освоения скрипичного мастерства, этот опыт стал для меня ещё и огромной школой жизни. Когда ты должен находить общий язык с людьми разных рас, религий, возрастов и национальностей – ты становишься другим человеком. Ты изучаешь культуру, традиции, знакомишься с их особенностями, это ужасно интересно. Когда я приехал в Кремону, мне было 20 лет, и мои установки в голове были странными…  какими-то квадратными, как мне сейчас кажется.  И потом постепенно я начал осознавать, что бывает по-другому. Очень быстро моё мировоззрение изменилось. Я думаю, что невозможно иметь националистические взгляды после тесного общения с людьми из разных стран мира, со всех континентов. Это просто отпадает как идея – ты понимаешь, насколько это глупо.

— Как построен процесс обучения?

— Первый год – подготовительный. Чтобы сделать скрипку, нужно сначала научиться пользоваться всевозможными рубанками,  стамесками, ножами, а также уметь их затачивать.  В общем можно сказать, что первый год это обучение базовым навыкам – этакие уроки труда на максималках. Помимо этого были уроки скрипки и итальянского языка. Поскольку эта школа государственная, то там, в отличие от частных, обязательными являются ещё и общеобразовательные предметы, которые расширяют кругозор. Из наиболее интересных могу вспомнить предмет, где нам объясняли, как растет и развивается дерево, как работать с древесиной…

А потом, начиная со второго года обучения – уже можно начинать делать свою первую скрипку.

— Ты волновался перед тем, как сделать первый инструмент?

— Это, конечно, невероятные эмоции, очень волнительно! Я же видел, как ребята на курс старше уже делают скрипки, и ждал этого момента буквально с замиранием сердца.

У каждого ученика есть свой мастер - царь и бог, который следит за каждым шагом. Ученик вместе с мастером выбирают модель для первого инструмента. Обычно это классические модели Амати, Страдивари или Гварнери. И начинается процесс изготовления с самого нуля.

— Сколько времени занимает изготовление первой скрипки?

— Создание первого инструмента очень растянуто во времени. Свою первую скрипку я делал около года. Дело в том, что скрипка состоит из огромного множества деталей, каждая из которых требует большого количества времени, особенно когда делаешь их впервые. Что-то не получается, нужно переделывать. Мне очень повезло с первым педагогом, Массимо Негрони, который привил мне любовь к этой профессии, объяснил, что это долгий путь, которым нужно уметь наслаждаться, если хочешь добиться успеха.  

— Ты помнишь свои эмоции после того, как твоя первая скрипка была готова?

— Безусловно, это чувство огромной радости. Ещё год назад я не представлял себе, как устроен инструмент, а теперь – я его сделал! Это непередаваемое ощущение.

Кроме того, я увидел все ошибки, которые сделал в начале работы, и понял, как можно сделать лучше. Прошло уже 14 лет, но это ощущение – оно всегда со мной: когда получаешь удовольствие от того, как анализируешь прошлую работу и понимаешь, как усовершенствовать будущую. Я думаю, большинство мастеров испытывают нечто подобное, и это мощный стимул идти вперёд. 

— Что происходит с инструментами, которые ты сделал в школе?

— Все инструменты, которые были сделаны в процессе учёбы, принадлежат школе. Но ученикам предоставляется возможность их выкупить (правда, не все – хотя бы один инструмент должен остаться). Там есть огромный зал, где висят скрипки, созданные в школе с момента её основания. Ты можешь себе представить? Все ученики, которые выпускались, оставляли в этой школе свой инструмент!  И, соответственно, среди них очень много известных на весь мир мастеров – а их самый первый инструмент находится там. Это очень интересно и воодушевляюще.

— А где сейчас твоя первая скрипка?

— Два моих инструмента остались в школе, но один я выкупил и подарил его папе. Он до сих пор находится у него, в Москве.

— Расскажи, как устроен процесс создания скрипки?

— Если говорить очень схематично, сухо и упрощённо, то процесс делится на три части. Первая – это создание инструмента в белом виде, то есть работа чисто с деревом. Вторая часть – лакировка. И третья – акустическая настройка. Это довольно сложная и тонкая работа, потому что настраивать инструмент надо под конкретного музыканта, под его задачи. 

— Кто твои заказчики?

— Мои заказчики в основном профессиональные музыканты или дилеры. Дилер - это человек, который представляет тебя, скажем, в другой стране или на другом континенте. Он покупают какое-то количество инструментов с определенной частотой.

— Как они узнают о тебе?

— Раньше социальным лифтом были конкурсы скрипичных мастеров, победа в которых могла обеспечить работой на долгие годы. Но сейчас, в эпоху соц.сетей, лучше всего работает "сарафанное радио" – музыканты  зачастую просто рекомендуют мастера своим коллегам по оркестру или своим друзьям. Ну и, конечно, дилер заинтересован в хороших продажах. Он тоже делает рекламу и рекомендует инструменты конкретного мастера.

— Ты отслеживаешь судьбу своих инструментов?

— Часто музыканты, которые купили мои инструменты через дилера, сами пишут мне, чтобы лично познакомиться. И это, конечно, очень здорово. Я могу здесь провести аналогию, например, с докторами: когда ты каждый день лечишь кого-то, для тебя это становится рутиной. Я, конечно, не спасаю жизни или здоровье, но моя работа – это эмоции, которые получает музыкант. Человек покупает скрипку, и, наконец, получает нужное звучание. Или  ему было тяжело играть на предыдущем инструменте, а сейчас стало легко... И когда человек об этом рассказывает, мне, конечно, безумно приятно!

— Ты упомянул слово "рутина". А есть ли в твоей работе творчество? Считаешь ли ты себя художником?

— Это очень интересный вопрос. Создание скрипки – это процесс, в котором есть очень много чётких, определённых шагов. Их сотни. Понятно, что каждый раз, когда ты выполняешь их из раза в раз, из месяца в месяц, из года в год, это превращается в ремесло. Миллиметры, граммы, герцы… Это вещи, которые можно измерить. Эту часть работы вряд ли можно назвать артистической или художественной. А вот когда начинается работа над красотой линий или выбором цвета лака и грунта – это уже выражение вкуса мастера, его настроения. Тут подключаются вещи, которые невозможно измерить – талант, личность. Вот эта часть – это уже искусство, творчество.

Мы можем посмотреть на инструменты старинных мастеров, на которых часто нет этикетки. Но эксперты часто сразу видят конкретного мастера. Потому что они видят, как сделана головка, характер линий – и по этим признакам определяют руку конкретного человека. Я думаю, что это самое сложное – сделать инструмент так, чтобы через 100 или 200 лет его могли отличить от других.

— Без чего невозможно стать скрипичным мастером?

— В первую очередь – без страсти. Если ты не горишь, то практически невозможно этим заниматься, потому что это работа, которая требует постоянного совершенствования. Ты учишься от инструмента к инструменту. У хорошего скрипичного мастера есть желание сделать лучше каждый раз. Я говорю с мастерами, которые занимаются этим уже более 50 лет – и у них это чувство до сих пор не пропало. Человек десятилетиями делает по сути одно и то же, но ему каждый раз нужно что-то менять, исправлять, отшлифовывать…  Вот это – страсть.

И это не та профессия, на которой можно заработать много денег.  Если человека интересует финансовая сторона – то лучше выбрать что-то другое.

Ну и естественно, скрипичный мастер не может быть состояться без трудолюбия, вкуса, таланта.

— Когда ты уезжал из России, планировал ли ты вернуться?

— Я уезжал в 2009 году, и тогда у меня был план отучиться, вернуться в Россию и работать в мастерской вместе с папой. Но когда ты находишься за границей, ты по-другому начинаешь оценивать то, что происходит на твоей родине. Это не только со мной происходило, то же было у моих друзей из частей мира… Мы смотрели на свои страны как будто со стороны, по-другому, сравнивали с другой реальностью… И я видел, что ситуация в России ухудшается, особенно сильно я это почувствовал в 2014 году. Я стал понимать, что с родиной что-то не так. Как бы это печально не звучало. Я стал задумываться, надо ли возвращаться… Но это был очень сложный, долгий, мучительный процесс. Мне очень не хватало семьи… Мне не хватало просторов, друзей, тусовок. Кремона – это город, примерно равный одному микрорайону Москвы, понимаешь, тут живёт 50 тысяч человек! 

И в какой-то момент я даже решил вернуться. Это был 2015 год. Я хорошо помню этот день. Я сидел у себя в мастерской, позвонил родителям, сказал, что принял решение, что я возвращаюсь. А на следующий день ко мне зашла знакомая и сказала: "Слушай, один скрипичный мастер ищет себе помощника. Не хочешь пойти познакомиться?", и называет имя очень известного мастера, который выиграл множество конкурсов. Я согласился, решил, что просто пообщаюсь из интереса. Но так случилось, что мы друг другу сразу очень понравились, и он в тот же день попросил, чтобы я с ним работал.

И с того момента больше вопрос о возвращении передо мной не вставал. Я всё-таки хорошо видел, что происходит в России. Новая захватывающая работа с интересным человеком поглотила меня полностью, я понимал, что таких перспектив в России у меня точно не будет.

— Изменилась ли твоя жизнь за последний год?

— Конечно, моя жизнь изменилась не так, как у тех людей, которые находились в России или в Украине. Всё-таки я живу в Италии уже 14 лет. Но во мне произошли огромные психологические изменения. Первый месяц войны я не мог спать, я постоянно скролил новостную ленту. Музыка в моей жизни сменилась бесконечными новостями. Я разочаровался во многих людях. Ужасно переживал из-за того, что нахожусь далеко, что ничего не могу сделать… Но при этом весь этот кошмар – это моя реальность, хочу я этого или нет, это касается меня напрямую…

— Отношение к тебе, как к выходцу из России, изменилось в твоем окружении?

— У меня лично ничего такого не было. Я думаю, большинство моих друзей, моих знакомых не ассоциируют меня с Россией. Хотя, безусловно, когда всё это началось, они спрашивали, что я думаю о войне и вообще обо всём происходящем. Но об этом говорили все, не только выходцы из России, все обсуждали случившееся… Нет, никаких изменений в общении с друзьями, коллегами, соседями, знакомыми не произошло.

— Расскажи о своих музыкальных пристрастиях.

— Поскольку я вырос в семье музыкантов, это наложило отпечаток на мои музыкальные вкусы. У отца была огромная коллекция виниловых пластинок. До сих пор помню серию «Из сокровищницы мирового исполнительского искусства». С самого раннего детства я слушал записи таких скрипачей как Зино Франческатти, Артур Грюмьё, Фритц Крейслер.

Но особенно я люблю фортепианную музыку и классический джаз. У меня был период Гольдберг-вариаций, когда я их слушал бесконечно в разных исполнениях. Среди самых любимых – интерпретация Константина Лифшица, ну, и, конечно, эталонная запись Гульда 1981 года. 

Беседу вела
Маргарита Минасян, «Музыка в эмиграции»